Метка: стереотипы

Источник: Hello Michelle Swan

(Говорят, что аутичные люди не справляются с переменами и не переносят неожиданные события, настаивают на рутине и проявляют «негибкое мышление», если не получают того, что хотят).

На самом деле, все не так просто.

Во вторник вечером я, как и обычно перед сном, составляла список дел на следующий день. 

В мои планы входили: несколько вещей, которые мне надо было сделать после того, как я отвезу детей в школу, несколько бытовых дел, написание нескольких текстов для моего сайта и довольно важный телефонный звонок. К тому же, на вечер у меня была запланирована встреча с клиентом.

Я знала, что смогу справиться со всем запланированным только если я более-менее хорошо высплюсь (субъективное утверждение! по меркам большинства людей я сплю довольно плохо) и если не случится ничего неожиданного. Но я спала плохо, даже по моим меркам. 

Я проснулась в среду уставшей, понимая что я не справлюсь со всеми запланированными делами. Поэтому я изменила список планов, убрав оттуда работу над текстами и бытовые дела. 

Так я просчитала, чтобы у меня хватило энергии на то, чтобы справиться с самыми неотложными делами из списка, и чтобы после этого у меня остались силы на встречу с клиентом. 

Я запланировала два «свободных периода», во время которых я буду отдыхать, хотя обычно у меня только один «перерыв» в день. 

Я собралась, отвезла детей в школу, разобралась со всеми поручениями. Мне было сложно принимать кое-какие решения. И поэтому после этого я решила воспользоваться первым запланированным перерывом. 

И тут оказалось, что у меня не заводится машина.

Проблема была довольно простой — с ней было несложно разобраться. Потребовалось два часа на то, чтобы снова выехать на дорогу, сделать все необходимое, чтобы у меня больше не возникло подобных проблем, и вернуться домой.

Но, в течение этих двух часов, мне пришлось два раза звонить по телефону, общаться с четырьмя разными людьми, с которыми я и не планировала взаимодействовать, проторчать час в шумном и неудобном окружении и решить несколько неотложных финансовых задач. И это вместо отдыха и сенсорной регуляции, которые были мне просто необходимы во время всего этого процесса! 

За эти два часа я израсходовала весь энергетический запас, что был у меня на весь день. 

А теперь вернемся к моему начальному заявлению. Конечно, я предпочла бы не заниматься всей этой возней с машиной. Никто бы не хотел с этим возиться. Готова поспорить, что неожиданные неотложные проблемы не нравятся никому. И да, у меня сбились все планы. Но главная проблема не в этом. Проблема в том, что мне пришлось обрабатывать уйму сенсорной информации и тратить уйму сил на проблемы с исполнительной дисфункцией, на что у меня изначально не было ресурсов.

Если бы рядом был кто-то, кто понимал бы мои потребности и мог бы поддержать меня и помочь, мне было бы намного проще. Если бы я взяла с собой наушники с шумоподавляющей функцией, мне тоже было бы легче. Но ни того, ни другого у меня не было. 

Продолжить чтение «Мишель Свон: «Аутичные люди не любят перемены?»» →

Когда мне говорят, что я «человек с аутизмом», я почему-то сразу представляю себе, что я тащу аутизм в мешке, в таком же, в каком в детских книжках за плечом носят картошку.
Конечно же, это не так. Я не «человек с аутизмом». 
Аутизм — часть меня, он не болтается где-то у меня за плечом, как мешок с картошкой или рюкзак. Его нельзя сдать в камеру хранения, выбросить, забыть или оставить дома. Точно так же, как я не могу оставить дома еврейство или небинарный гендер. При этом аутизм влияет на меня гораздо больше, чем гендер и больше, чем еврейство.

Более того, я не хочу переставать быть аутистом, потому что аутизм очень сильно влияет на мою личность.

Я не хочу стать другим человеком. Я не хочу «исцеления» — не хочу умирать, медленно наблюдая за тем, как мое место занимает другой человек с моим лицом, но не с моим нейротипом. 

Переводчик: Людмила Ермолаева
Источник: We are like your child

[Примечание: Этот текст злее и яростнее тех, что обычно здесь публикуются. И здесь будет ругань. Нецензурщина. Сквернословие]

Не об [БАХ!] этом мне хотелось сегодня написать.

Пока еще даже [БАХ!] не прошла половина дня, но я уже абсолютно, сука, по горло сыта полнейшей [БАХ!] небрежностью, с которой нейротипичные люди относятся к окружающему миру.

Я [БАХ!] сижу в кофейне, которую, вообще-то, обычно очень люблю. [БАХ!]

Почти всегда мне приходится уходить из квартиры и идти в кафе, чтобы всё же что-то сделать — в квартире слишком [БАХ!] много доступных [БАХ!] способов отвлечься: от интернета, всех моих книг и принадлежностей для рисования, до сотни дел, которые следует делать по дому, когда ты в нём живёшь.

Поэтому я ухожу.

Сегодня [БАХ!] воскресенье, что усложняет задачу. В заведениях будут толпы народа. В некоторых заведениях в выходные нельзя сидеть с компьютером. В моих любимых кафе не будет [БАХ!] мест вовсе, и люди в выходные (причем это будут семьи и маленькие дети) ведут себя [БАХ!] громче и [БАХ!] шумнее, чем те, кто посещает кафе в будни (в основном студенты и фрилансеры). А ещё на улице промозглый ледяной дождь, поэтому у меня нет [БАХ!] желания идти далеко, и мне нужно поесть перед работой, поэтому, чтобы это сделать, мне нужно успеть вернуться вовремя.
А вот и кафе, что рядом с метро, и в котором почти всегда есть свободные места даже по выходным, хоть оно и крохотное.

[БАХ!]

Что-то не так с той пневмоштуковиной, что помогает входной двери открываться и закрываться, хотя и если кто-то открывает её снаружи и после просто отпускает её, а не медленно закрывает, она гремит и издаёт ужасный металлический звук. [БАХ!]
На обеих [БАХ!] сторонах двери есть табличка с просьбой к посетителям быть аккуратнее с дверью, но 75% входящих [БАХ!] людей её не читают. Или же они всё-таки читают её, но им не кажется [БАХ!], что текст адресован именно им. Или они [БАХ!] не дают себе труда на минутку задуматься, на ту минутку, что потребовалась бы, чтобы совместить [БАХ!] вербальную информацию из таблички с информацией из физического [БАХ!] мира о том, что [БАХ!] что-то идёт не так, если вы чувствуете сопротивление, когда тянете [БАХ!] дверь к себе, чтобы её открыть.

Соответственно, они не делают вывод, что нужно внимательно следить за тем, как [БАХ!] они закрывают дверь… Не обращают внимание на поступающие физические сигналы из окружающей среды, хотя я должна это делать постоянно. [БАХ!]

Не знаю.

[БАХ!]

Я начинаю [БАХ!] пытаться предупреждать людей, которых вижу, чтобы они входили и отпускали дверь, но многие из них всё еще ничего не понимают, пока не становится слишком поздно. Если они вообще слышат и понимают меня.

Бариста тоже начинает предупреждать людей, но [БАХ!] успехи невелики.

Наконец он отправляет другого работника попытаться как-то временно починить дверь.

[БАХ!]

Не [БАХ!] сработало.

[БАХ!]

Через 15 минут они пытаются снова.

[БАХ!]

Безуспешно.

Каждый [БАХ!] раз кажется, что люди начинают понимать, и я начинаю расслабляться [БАХ!].

Через несколько [БАХ!] минут у меня уже болит голова, уши, кажется, что мой мозг кровоточит, боль охватывает глаза, руки и каждый нерв в моем теле дёргается каждый [БАХ!] раз, как кто-то тянется к ручке двери.

Я читаю, во всяком случае, пытаюсь читать книгу, которая мне действительно нравится, написанную моим любимым автором, и при этом безгранично [БАХ!] ненавижу, что мое проживание этой книги, моя способность погрузить [БАХ!] себя в [БАХ!] ритм текста ломается таким образом. [БАХ!]

Иронично, что это книга [БАХ!]
об инвалидности и культуре «исцеления».

Женщина, [БАХ!] которая ждёт свой напиток, стучит керамической кружкой по стойке и кружка падает на плитку на полу, и {ДЗЫНЬ!} разбивается.

Да, я могла бы «просто пойти куда-нибудь [БАХ!] ещё», хоть для этого и потребовалось бы совершить долгую прогулку под ледяным дождём без всяких гарантий, что в любом другом кафе, в которое я могу «эвакуироваться» на всём верхнем Манхэттене вообще найдётся свободное [БАХ!] место или что там не [БАХ!] будет чего-то такого же раздражающего, или чего похуже, или что дело не закончится тем, что я просто пойду [БАХ!] домой, и получится, что я потратила всё [БАХ!] чёртово дневное время на эти перемещения.
-Переобуться, надеть шарф, перчатки, пальто, шапку, взять рюкзак и наушники.
​-Убедиться, что взяла с собой ключи, проездной для метро и помаду.
​- Уйти, прийти на станцию, сесть на поезд, сойти с поезда, войти в кафе, проследить, чтобы было достаточно места чтобы сесть, сесть, ​устроиться, выложить все нужные вещи, собрать их обратно, чтобы уйти.

От одной напасти к другой, от одной тяжелой задачи к другой, для того, чтобы мне мешали сосредоточиться снова, снова и снова. Хоть у меня и было целых семь часов между сегодняшним пробуждением и временем, когда я должна буду быть на работе, я не сделала ничего, и у меня нет результата, который я бы могла представить на работе кроме головной боли, которую не снимет ни Адвил, ни алкоголь, а еще я могу показать мокрые джинсы, замерзшие ноги, я чувствую раздражительность и опустошённость, и не смогу контролировать тон своего голоса, что в свою очередь будет использовано против меня, потому что я все ещё должна идти на работу после всего случившегося.

[БАХ!]

Да, у меня есть на[БАХ!]ушники . Весьма эффективные, между прочим. Они в некоторой мере глушат звук [БАХ!] постоянного грохота двери, но не могут заглушить физическое ощущение [БАХ!] от этого грохота. И не могут повлиять на хаотичность появления этих стуков, что в равной мере меня истощает.

Мой день будет [БАХ!] испорчен, хотя я не сделала ничего плохого и не допустила никаких ошибок.
[БАХ!]

Мы используем этот блог, чтобы говорить о том, как мы справляемся с проблемами, о гибкости и креативности, о нашей способности приспосабливаться и о том, как все эти вещи делают нас успешными по нашим же стандартам, но иногда здесь нет никакого выхода:

Мне нужно, чтобы вы были более внимательны.

Мне нужно, чтобы вы уделяли больше внимания окружающему вас миру и тому, как в нём всё устроено.

Мне нужно, чтобы вы следили за тем, насколько вы громкие и где вы находитесь.

Мне нужно, чтобы вы прекратили, блядь, уже трогать ручки/регуляторы аудиосистем, о которых вы нихрена не знаете.

Мне нужно, чтобы вы перестали, сука, греметь, и стучать, и ронять свои чёртовы вещи, и двигать мебель, и не смотреть, куда идёте.

Я не могу, не могу всегда за это отвечать в одиночку. Нестерпимо то, что я могу всё делать правильно, предпринять все меры предосторожности, чтобы себя защитить, кроме той, чтобы никогда не покидать свою комнату (и тогда мне бы, несомненно, сказали, что я “позволила своему диагнозу себя ограничить” или “использую его как оправдание”), и всё равно меня будут ранить, я буду чувствовать себя больной и расплавившейся, от моей способности функционировать не останется ничего до конца дня или недели, не потому что у меня [БАХ!] аутизм, а потому что вы совершенно [БАХ!] не заинтересованы в том, чтобы быть немного более внимательными к тому, как громко вы везде топаете. Не может быть, чтобы это была лишь моя вина, вина за само моё существование, и дико даже подумать, что я могу сделать что-то безумное, например, выйти за кофе перед работой, не разрушив себя.

Я говорю такие вещи как «конечно, мы хотим лучшего отношения к повышенной тревожности и подобным проблемам», но моя тревожность или неспособность быть гибкой в данной случае не являются проблемами, они появились во мне и стали необходимыми из-за моей потребности защищаться от вашего хаоса, и шума, и безответственности.

Дело не только в моей неспособности жить [БАХ!] в мире и взаимодействовать с другими людьми, и не только в том, что жить в городе тяжело (хотя это так). Дело в том, как вы относитесь к миру вокруг [БАХ!] вас. [БАХ!]

И когда я вздрагиваю или взвизгиваю от боли, другие люди смотрят на меня как будто я странная или как будто это я им мешаю, а то и вовсе смеются надо мной.

Почему-то, когда ваша небрежность причиняет мне боль, неполноценной считают меня.

Мне приходится проводить большинство своих дней, выполняя сложные многовариативные вычисления как о том, как пережить день; это отнимает ужасное количество ментального ресурса, который я трачу на планирование своей жизни, и его никогда, никогда не бывает достаточно, и, знаете что?

В некотором [БАХ!] смысле, проблема не во мне. Проблема в вас.

____

На русский язык переведено специально для проекта Нейроразнообразие в России.

​

Автор: Кейтлин Николь О’Нил
Источник: The Youth Right Blog

(Примечание: Под термином карательное государство — Punitive State — чаще всего подразумевается неправовое и авторитарное государство, в котором принято наказывать человека «превентивно», то есть, если он кажется правоохранительным органам потенциальным преступником).

Многие из вас знают, что я провела большое исследование моральной паники 1970-х-1980-х годов, чтобы понять, как были нивелированы значительные достижения, которых добились в вопросах освобождения молодежи активисты 1960-х и 1970-х годов.

Я специально изучаю эту тему, потому что собираюсь рассматривать ее в своем новом масштабном проекте, над которым я сейчас работаю — то есть, в своей книге о правах молодежи. Ради этого я уже прочла книгу Ричарда Бека «Мы верим детям: Моральная паника 1980-х годов» и написала к ней рецензию. Сейчас же я хочу предоставить вам рецензию на книгу антрополога Роджера Ланкастера «Сексуальная паника в карательном государстве», которая была опубликовано в 2011 году издательством Калифорнийского университета.

Идея книги Ланкастера заключается в том, что серия сексуальных паник 1970-1980-х годов (в том числе паник, касающихся несовершеннолетних), коренным образом изменила Америку и в конечном итоге сделала США похожими на карательное государство. Возможно, с точки зрения вопросов освобождения молодежи в этой книге важнее всего понимание Ланкастером того, что волны сексуальной паники, акцентирующиеся на стереотипном, идеализированном , «асексуальном» и невинном образе вымышленной несовершеннолетней жертвы, создали законы, стереотипы и практику обращения с несовершеннолетними, которые глубоко въелись в культуру и политику государства по отношению к молодежи, к ее сексуальности и к ее взаимодействию со взрослыми, и что эти нормы и политика становятся все более суровыми и не отражающими реальные особенности и потребности несовершеннолетних.

Эти вещи все чаще касаются вещей, которые напрямую не связаны с сексом, и наносят серьезный ущерб молодежи. Один из основополагающих принципов моего активизма за освобождение молодёжи гласит, что настоящие сторонники освобождения молодёжи не должны бояться противостоять проблемам, которые возникают в результате авторитарных попыток контролировать молодёжь и межпоколенческий секс, и которые тем самым наносят серьезный вред как молодёжи, так и взрослым людям.

Несмотря на то, что это может быть чревато с политической точки зрения, на эту проблему все же важно обращать внимание, потому что морально-сексуальная паника подрывает права несовершеннолетних (и не только их) в самых разных областях (в том числе в тех, что не связаны с сексом). Сторонники освобождения молодёжи могут ответственно подходить к этой проблеме, признавая, что сексуальные связи должны подчиняться определенной этике и не отрицая вреда сексуальной эксплуатации (о которой очень красноречиво говорили такие теоретики радикального феминизма, как Андреа Дворкин и Кэтрин МакКиннон).

Поэтому я давно считаю, что феминистки, сторонники освобождения молодёжи и все остальные должны серьезно пересмотреть современную сексуальную политику, которая в том числе серьезно противоречит критическому анализу секса в радикальном феминизме, и при этом решительно выступить против сексуальной паники, которая используется в качестве средства социального контроля, все больше и больше не имеет ничего общего с реальностью, и все сильнее теряет чувство меры.

Ланкастер особо резко пишет о волнах сексуальной паники 1980-х годов в этом отрывке: «Они внесли неясное беспокойство, касающееся секса и детей, и создали повсеместное представление о том, что все дети подвержены риску сексуального насилия буквально везде. Отрицание сексуальных желаний несовершеннолетних и постоянная охота на «хищного извращенца» — две стороны одной медали: невинный и чудовище, идеальная жертва и непримиримый преступник…

Эти волны паники породили новые разновидности псевдонауки — странные методы составления психологических профилей насильников, причудливые диагностические инструменты, которые, якобы помогают определить будущего насильника-педофила или вероятность рецидива.

Они внесли весомый вклад в создание более всеобъемлющей и расширяющейся культуры «защиты» детей, расширив тем самым полномочия как давно существующих органов власти (служб защиты детей), так и дали больше полномочий новым, почти официальным представителям власти (таким как адвокаты жертв)».

Чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, Ланкастер перечислил множество методов, с помощью которых эти последовательные волны сексуальной паники «привели к новой терминологии и создали новые представления и новые дискурсы разговора о детях». Он пишет, как установка о том, что к детям нельзя прикасаться проникает во многие организации, ответственные за уход за детьми, вопреки тому, что почти все люди, особенно очень молодые, нуждаются в объятиях и других формах полезного несексуального контакта для хорошего эмоционального самочувствия.

Он отмечает, что понимание психологии Фрейда, которая признала реальность того, что дети имеют врождённую сексуальность и что все отношения «могут иметь эротический аспект без какой-либо явной сексуальной активности», было заменено логикой новой культуры, которая настаивает на том, что признание сексуальности несовершеннолетних для них опасно, и что это признание само по себе якобы заставляет воспринимать их как сексуальный объект.

Ланкастер пишет, что: «Общеизвестные представления, которые были сформированы до 1980- х годов — например, что ученики иногда испытывают влечение к своим учителям, или что подростки иногда ищут сексуальные отношения со взрослыми потому, что последние более зрелые, более опытные и более искушенные — стали считаться аморальными».

Ланкастер также отмечает, что результаты исследований, которые пытаются установить связь между сексом в подростковом возрасте и психической травмой, быстро получают официальное признание политиков, журналистов, активистов, чиновников и других лиц, в то время как исследования, которые находят доказательства обратного, игнорируются или даже становятся объектом нападок и цензуры. Наконец, Ланкастер замечает, что одержимость концепцией детской невинности «стала важнее самих детей», поскольку такие вещи, как «половое просвещение», которое в реальности ограничено информацией о важности воздержания и защита девственности подростков, имеют приоритет над обеспечением прав и материального благополучия молодежи. Более того, сам термин «педофил» с 1960-х годов стал не медицинским, а обобщенно-нарицательным понятием, и со временем в это понятие включают все больше вариаций различного сексуального поведения и влечения.

Продолжить чтение «Обзор книги Роджера Ланкастера «Сексуальная паника в карательном государстве»» →

Автор: Лори Дей

Источник: Huffington Post

Следуйте за мной. Давайте откроем дверь в параллельную вселенную. Используйте для открытия этой двери ключ воображения, как в Сумеречной Зоне. Вот параллельный мир, в котором все устроено иначе, потому что гендерные роли здесь «перевернуты». Любящие родители и учителя принимают эту странную культуру как будто в ней нет ничего плохого. Некоторые даже считают ее очень хорошей. Они думают, что зеркальное отражение этой культуры может существовать только в фантастических книгах и в фантазиях безумцев.

Поскольку мы путешествуем вместе, позвольте мне показать вам взросление одного маленького мальчика, рожденного в этом мире, глазами его матери.

Продолжить чтение «Если бы мы относились к сыновьям так же, как относимся к дочерям» →

Автор: Айман Экфорд
Социализация — слишком расплывчатый и манипулятивный термин. 
Особенно когда речь заходит об аутичных людях.
Что он вообще означает?

Признаком «социализации» могут считать:
— умение покупать продукты;
— умение обращаться за помощью в поликлинику;
— наличие дружеских отношений с кем-либо;
— возможность находится в большом коллективе;
— наличие работы;
— возможность вести светскую беседу;
— понимание социальных условностей или их принятие (в том числе принятие совершенно бессмысленных или даже вредных социальных условностей).

Итак, как видите, все эти штуки никак не связаны между собой. 

Например, у вас может быть лучший друг — такой же аутичный человек, как и вы сами, которого вы понимаете с полуслова, — но вы можете не знать, как вести «нейротипичную» светскую беседу.
Вас всю жизнь могли «натаскивать», чтобы вы понимали нормы этикета и умели вести светскую беседу, но при этом вы могли так и не освоить навыки покупки товаров в магазине.
У вас может быть работа, но вы можете не понимать, как ходить в магазин.

Как же нам тогда говорить о «социализации» аутичных людей?
Да никак! Гораздо лучше говорить о конкретных навыках, которыми обладает или не обладает тот или иной аутичный человек!
Как специалистам тогда учить аутистов или помогать им развивать «социальные навыки»? 
Думаю, специалистам стоит ориентироваться на запрос клиента — аутичного взрослого или ребёнка. Ну, а если ребёнок слишком маленький, чтобы высказать свои пожелания в какой-либо форме, то его, прежде всего, стоит обучать необходимым для жизни навыкам.
А не сводить всю работу с аутичным клиентом к тому, чтобы добиться от него соблюдения общепринятых норм о том, что значит быть «достаточно социализированным». Потому что этим нормам не соответствует практически никто, и потому, что они довольно бессмысленны.

Источник: Подслушано: эйджизм

Многие активисты за права аутичных людей борются с АВА, не выступая при этом против эйджизма.

Но подобная борьба бессмысленна, а, возможно, и вредна. Если не побороть эйджизм, альтернативой АВА будет «традиционное» воспитание, с его нечеткими правилами, непредсказуемыми наказаниями и точно таким же эйблизмом. И в результате это воспитание с такой же вероятностью приведёт к ПТСР, потому что родители-эйблисты и родители-эйджисты просто не смогут иначе воспитать ребёнка!

Тогда что же нам, активистам-аутистам, делать? Понять, в чем главная проблема АВА! Она не в дрессировке, а в том, что ни один человек не должен обладать правом указывать мне, как мне себя вести, если мое поведение не мешает другим людям и не нарушает закон! Но у родителей такое право есть, потому что согласно нынешним законам все дети — и аутисты, и аллисты — являются их собственностью, и общество считает эти законы нормальными!

А значит, родители могут навязывать детям любые взгляды (в том числе внутренний эйблизм), и как угодно влиять на их поведение!
Даже когда речь заходит о том, есть ли у родителей и специалистов право насильно вмешиваться в жизнь взрослых аутистов, чаще всего разговоры сводятся к тому, что да, такое право у них есть и должно быть, потому что «взрослые люди с аутизмом — как дети». Если бы эти родители и специалисты не были бы эйджистами, если бы они считали детей полноценными людьми, они никогда бы не сказали ничего подобного!

Что ещё раз доказывает, что эйблизм пересекается, пересекался и будет пересекаться с эйджизмом.

И что невозможно полностью побороть эйблизм, не преодолев эйджизм.
Думаю, всем активистам за права инвалидов пора это запомнить.