Метка: религия

Источник: The body is not anapology
Переводчик: Степан Гатанов

ЧТО ТАКОЕ НЕЙРООТЛИЧИЯ?
У меня свой небольшой набор страхов — внутренняя гомофобия, страх перед внешней гомофобией, внутрення мизогиния и страх перед внешним сексизмом, боязнь забыть запереть машину или не выключить плиту и т. д. Но страх перед очередным маниакальным эпизодом и травмой госпитализации стал самым навязчивым. Этот страх отступает в дни, когда я наиболее уравновешенна, но даже тогда не пропадает полностью.

Но, с другой стороны, я наслаждаюсь своим опытом быть нейроотличной. «Нейроотличие» — это позитивно пересмотренное понятие «ментальное заболевание». Я отношусь к диагнозам DSM примерно как к гороскопам. То есть, до какой-то степени в них есть смысл, но воспринимать их всерьез было бы вредно. Ну, или, как минимум, бесполезно. Мой диагноз — биполярность. У меня есть опыт как острой мании, так и тяжелой депрессии, также мне пришлось выдержать четыре недобровольных госпитализации.

Ценить чье-то нейроотличие — значит не только сочувствовать страданиям, которые приходится переносить тем, чей мозг работает не так, как у нейротипичного общества. Это также значит ценить наш значимый вклад в этот мир. Кей Радфилд Джеймисон написал книгу под названием «Прикосновение к огню: Маниакально-Депрессивное заболевание и Артистический Темперамент» в которой описаны хроники жизни Вирджинии Вульф, Винсента Ван Гога и других. Разумеется, тут играет роль не только маниакально-депрессивное нейроотличие.

Продолжить чтение «Imogen Prism: «Это как быть ведьмой или волшебником»: Как я учусь ценить свое нейроотличие» →

Как я писала ранее, Ближний Восток является моим специальным интересом. Я читала уйму книг и статей на Ближневосточную тематику, в том числе авторства «западных» людей, и я говорила со многими знакомыми на различные темы, которые, так или иначе, касаются Ближнего Востока. Так я заметила, что рассуждая о жизни в Ближневосточных странах или о жизни мусульман в целом, люди допускают те же ошибки, которые они допускают в рассуждениях об инвалидах.
И, что самое странное, зачастую подобные ошибки допускают те, кого никто из «новичков» не заподозрил бы в эйблизме, расизме или исламофобии. Эти ошибки зачастую допускаются нашими союзниками «из лучших побуждений», и именно поэтому они так опасны. Поэтому я хочу обратить на них ваше внимание.

Вот 5 вещей, касающихся инвалидов и жителей Ближнего Востока, которые вы должны запомнить, чтобы не нанести вред инвалидам и представителям Ближневосточной культуры.

1) Мы не ваше вдохновение.
Самой популярной литературой о жизни на Ближнем Востоке является так называемая «мотивационная литература». Эта литература публикуется для того, чтобы люди, читающие о жизни на Ближнем Востоке, чувствовали, что их жизнь не такая уж плохая.
Эти книги часто являются автобиографическими и публицистическими, как, например, автобиография Малалы Юсуфзай или книги Грега Мортенсона, но некоторые люди ради этого эффекта читают художественную литературу о Ближнем Востоке.
Как сказала об одной подобной книге моя мать:
— Я бы советовала всем психотерапевтам предлагать ее своим пациенткам, чтобы они понимали, что у них в семьях все не так плохо, как им кажется.

Вам это ничего не напоминает? Разве это не похоже на тревожную тенденцию, связанную с инвалидностью? Обратите внимание на то, что самой популярной в России книгой автора-инвалида является мотивационная книга Ника Вуйчича. И практически всех моих аутичных знакомых донимали тем, что они «очень вдохновляющие» просто из-за того, что они живут обычной жизнью.
Но, как сказала активистка за права инвалидов Стелла Янг: «Нет уж, спасибо, я не ваше вдохновение!»

Продолжить чтение «Айман Экфорд: «5 вещей, которые помогут вам не нанести вред инвалидам и представителям Ближневосточной культуры»» →

(Эта статья написана мною к фестивалю КвирФест для тематического сборника Видеть невидимое)

1.
Меня зовут Айман. Я аутистка, мусульманка и лесбиянка. И еще я не принадлежу к русской культуре, я ее не понимаю, несмотря на то, что большинство людей считают русскую культуру «моей». Мое восприятие культуры проявляется в мелочах, в вещах, которые кажутся на первый взгляд несущественными, но оно очень явно определяет меня в «иностранцы».

2.
Мои отличия почти незаметны со стороны.
Люди не подозревают о моей сексуальной ориентации. Я не похожа на стереотипных лесбиянок «буч» и «фем», о которых иногда говорят в ЛГБТ-сообществе, и на маскулинных женщин, о которых при слове «лесбиянка» вспоминают люди поколения моей матери.

Я родилась в консервативной православной семье. У меня были серьезные психические проблемы, возникшие на религиозной почве, и вначале я боялась даже подумать об уходе из христианства. Переход в ислам дался мне очень нелегко, и он многое для меня значит. Но люди этого не видят. Ислам влияет скорее на мое мировоззрение, чем на мою внешность, манеру одеваться или манеру говорить.

К тому же я не выгляжу, как типичная мусульманка: у меня русые волосы, светлая кожа и я говорю без акцента. Я не веду себя так, как, по мнению большинства, должна вести себя мусульманка. Я слушаю металл, много говорю о политике и о правах человека и чаще всего ношу европейскую одежду.

Моя национальная идентичность скорее американская.
Я выбрала ее сама. И, одновременно, я ее не выбирала.
Я никогда не понимала культуру своей семьи. Я не копировала общепринятые стереотипы и нормы поведения, глядя на своих родителей и других взрослых, если цели этого поведения были мне непонятны, а стереотипы не близки. Наверное, вы видели, как маленькие котята повторяют поведение за мамой — кошкой, а дети во всем копируют родителей? Так вот, у меня, как и у многих аутичных детей, этот механизм подражания был развит слабо.

Слова окружающих о том, что люди, с которыми я живу в одной квартире (даже если они мои родители), должны определять то, как я мыслю, казались мне бессмысленной абстракцией, практически магией.
Продолжить чтение «Айман Экфорд: «Неправильные предположения»» →

Культурная апроприация – это «воровство» элементов маргинализированной культуры представителями доминантной культуры. Подробнее вы можете прочесть об этом здесь.

Возможно, я дала не совсем точное определение этому понятию, и, если честно, мне сложно дать ему определение, хотя я прочла на эту тему множество статей в иностранных интернет-изданиях и все, что было переведено на русский язык.
На русском языке в последние годы о культурной апроприации стали много писать в социальных сетях: как в крупных пабликах вроде Check Your Privilege, Color the World, и  Interworld, так и во многих других группах феминистической, анархистской и антирасистской направленности. Есть даже специальная группа, которая так и называется «Культурная апроприация».

С одной стороны, это хорошо. Культурная апроприация (далее просто КА) действительно существует, и для многих представителей расовых, национальных, этнических и религиозных меньшинств она является серьезной проблемой.

Приведу пример из «параллельной вселенной», где христианство является дискриминируемой религией небольшой этнической группы. Представим, что угнетатели христиан вдруг стали носить на своей шее огромные кресты и орать: «во, смотрите, как клево, этого чувака распяли, а он ожил! Это вот те дикари в такую хр*нь верят». Вот вам пример КА. А заодно и оскорбления чувств верующих. Подобным образом часто оскорбляют чувства язычников, коренных американцев, некоторых африканских народов, и даже многочисленных, но «экзотических» с точки зрения обывателя буддистов.
Но, как и «оскорбление чувств верующих», КА является очень спорной и неоднозначной темой.

Примерно 80% русскоязычных постов про КА является либо спорными и неактуальными в российском контексте либо, что гораздо хуже, служат угнетению других дискриминируемых групп.

Итак, какие именно проблемы возникают в разговорах о КА?
Я попытаюсь ответить на этот вопрос, основываясь на своем восприятии и личном опыте. При этом, справедливости ради стоит заметить, что мой анализ риторики о КА не имеет никакого отношения ни к парадигме нейроразнообразия, ни к позициям других аутичных людей, у которых может быть самое разное отношение к проблемам КА и к тому, как о них надо говорить.

Продолжить чтение «Айман Экфорд: «10 мифов о культурной апроприации»» →

1.
Я против расизма. Но еще я против того, чтобы сам факт моего существования и существования людей, похожих на меня, считали расизмом.

2.
В последнее время в феминистских группах стали появляться статьи, направленные против расизма. Вначале мне это очень нравилось, пока я не осознала, что некоторые идеи в этих группах являются лишь еще одной формой угнетения. Я сейчас говорю про многие посты о «культурной апроприации», и о ситуациях, когда участники групп, при поддержке администрации, утверждают, что человек не может принадлежать к той культуре, в которой он не родился.
Эти заявления являются не только игнорированием чужого опыта –они являются крайне эйблистскими, потому что механизм формирования культурной принадлежности напрямую связан с нейротипом человека.

3.
Что такое «русская социализация?» Как она появляется?
Человек живет на куске территории под названием Россия, и от этого становится русским?
Но что будет, если вы сейчас, скажем, поедете в Эфиопию и проживете там несколько лет – станет ли ваша социализация от этого Эфиопской?
Я в этом сильно сомневаюсь – во всяком случае, я слышала, что культурную «социализацию» обычно получают в детстве. И для того, чтобы ее получить, недостаточно жить на определенном куске территории – для этого необходим механизм подражания.
Продолжить чтение «Айман Экфорд: «Культура и нейроотличия»» →

(Примечание: Впервые опубликовано на сайте ЛГБТ+аутисты 18+ в соответствии со статьей 6.21 КоАП РФ т.к. могут быть упоминания о равноценности гомосексуальных и гетеросексуальных отношений)

1. Когда я была маленькой девочкой, они говорили, что я должна быть нормальной. Я спрашивала, что я должна делать, и кричала, и падала на пол. Я ждала объяснений, каких-нибудь инструкций, я очень хотела быть нормальной! Я не хотела, чтобы на меня кричали. Я не хотела наказаний, воплей и скандалов. Я кричала от того, что не знала, как стать нормальной.
   Они ругали меня за то, что я кричу. Они ничего мне не объясняли. Они говорили, что я должна подумать сама и все понять. Я думала, но не могла ничего понять.

Но потом я поняла.

Они говорили о том, как я должна себя вести. Это самое главное — как ты себя ведешь. Не важно как ты себя чувствуешь и что ты думаешь — главное, как ты себя ведешь. Не важно, кто ты — главное, как ты выглядишь.

2.
Я стала подозревать о своей гомосексуальности значительно позже. И еще позже я ее признала.
Но началось все задолго до этого.

3.
Мы в Москве. Мама, мой отец и я. Стоим возле храма Христа Спасителя. Мне года четыре, может чуть больше, и никогда прежде я не была в больших храмах.
Мама идет к храму. Я иду за ней.
— Подойди ко мне, я должен тебе кое-то сказать, — позвал меня папа. Вроде бы он так сказал? Уже не помню, давно это было.
Я подхожу к нему.
-Только не бегай, — говорит он. — А то Боженька обидится. А теперь иди.
Нет, теперь я никуда не пойду! Как я могу куда-то идти, если сам Бог, который создал весь этот мир, может на меня обидеться? И как это — обидеться, и что со мной тогда будет? Я не знала. Может, Бог не умеет обижаться. Может, никто не умеет обижаться и взрослые просто придумали это слово, чтобы пугать друг друга и детей. Но если это так, зачем папа сказал мне такое? Как я могу стоять тогда с ним рядом? Что я могу от него ожидать?

Я отхожу в сторону, но стараюсь не бежать. Не бежать, ни в коем случае не бежать когда я рядом  с храмом! Больше я не могу ни о чем думать! Не бежать — значит не думать. Не бежать — это все равно что не дышать, или не моргнуть, или не пошевелить рукой.
Я не помню, как я оказалась в храме. Тут только я и мама. Вроде бы она сказала что-то о том, что в детстве хотела пойти сюда, и что здесь интересно и еще что-то, но я не помню что. Я почти не ощущаю свое тело. Я пытаюсь контролировать свое тело так, чтобы случайно не побежать. И как будто наблюдаю за собой со стороны, откуда-то издалека, будто мое тело осталось на месте, а сознание — нет. Реальность похожа на сон, но я толком не могу объяснить почему. Все как в тумане. Этого я тоже не могу объяснить.
Она спрашивает, что сказал мне папа, и я не могу ей объяснить. Не знаю, как сформулировать это.
Я думаю о том, как мне не бегать. Я не могу думать о молитве, я не могу осматривать храм. Я не могу бежать. Я не могу ходить быстро. В чем разница между бегом и быстрым шагом?
Я должна идти очень медленно. Я не должна бежать.
Продолжить чтение «Айман Экфорд: «Мой путь к принятию»» →