I.
— Неужели на тебя не влияет русская культура, в которой ты жила с детства? Неужели нет всяких штук, которые бы влияли на твое мышление и восприятие, очень русских, культурно-обоснованных штук, от которых ты не можешь избавиться?
Очень долго я не могла понять, о чем говорят эти люди. Все навязываемые мне в детстве привычки и нормы, которые были мне несвойственны, исчезли практически сразу после того, как я съехала от родителей. Если мне что-то неудобно, я это осознаю и избавлюсь от этого при первой же возможности.
Я стала думать дальше. Я стала вспоминать о тех вещах, которые были навязаны мне культурой. Вспомнила о внутренней гомофобии и внутреннем эйблизме. Я всегда считала их нелогичными, но они до сих пор иногда проникают в мои мысли.
Мысли, связанные с русской социализацией, так никогда не проявляются.
Зато есть кое-что другое. Штука, которая очень похожа на след от социализации, и которая проникла во все слои моего восприятия. Она проявляется так, что я не всегда могу ее заметить, несмотря на то, что ее проявления мне иногда кажутся нежелательными.
Дело в том, что я представительница американского истеблишмента. И сейчас я не шучу.
Да, моя семья никогда не была богатой. И еще она была русской. И в ней было полно людей с околосоциалистическими, околосоветскими взглядами, с негативным отношением к бизнесу и к Западу. Но моя культурная принадлежность сформировалась нетипичным образом. Как и моя классовая «социализация».
Думаю, если бы моя семья была бы похожа на меня, то это была бы очень богатая североамериканская семья, которая иммигрировала в США примерно за два поколения до моего рождения. Последнее объяснило бы то, что я являюсь мусульманкой, и больший интерес к вопросам гражданских прав, чем тот, что обычно есть у представителей высшего класса, но при этом не отрицало бы явно американскую культурную принадлежность.
Я приведу 7 примеров, которые могут показать вам, что я понимаю, что вы имеете в виду, говоря о «социализации, от которой невозможно полностью избавиться, и которая проявляется в мелочах». Подобных примеров можно было бы привести гораздо больше, но я не вижу в этом смысла.
1. Когда я смотрю фильмы или читаю книги (в том числе автобиографические), герои которых являются представителями американского высшего класса, мне кажется, что я читаю что-то очень простое, понятное и приближенное к моей жизни.
У меня не возникает мыслей вроде:
— О, как круто живут эти люди!
Я думаю о другом:
— Ну вот, наконец-то показывают обычную жизнь.
И только после этого наступает осознание, что жизнь, которую показывают, не совсем «обычная».
2. Когда я пишу художественный текст, мне гораздо легче писать про персонажей, которые либо родились в семьях вроде семьи Рокфеллеров, либо являются очень влиятельными американскими политиками и бизнесменами в первом поколении. Я выбираю таких персонажей потому, что когда я пишу об их жизни, мне не приходится сосредотачиваться на описаниях быта и образа жизни, отчего мне становится проще экспериментировать с такими вещами, как описание эмоций или воссоздание образа мышления нейротипиков на основании другой прочитанной мною литературы.
Происхождение и образ жизни персонажей воспринимается мною как нечто очень простое, это является фоном для сюжета, примерно как у некоторых российских авторов фоном является жизнь представителя российского среднего класса.
3. Моя девушка часто говорит мне, что я похожа на чудика, который вырос в очень богатой семье и видел вокруг только таких же очень богатых людей. Она говорит, что я часто рассуждаю так, словно я понятия не имею, как живет подавляющее большинство людей.
4. Когда мне надо привести примеры для какого-либо события или явления, я привожу примеры из жизни американских бизнесменов и политиков. И мне гораздо проще понять какую-либо аналогию с управлением инвестиционной компании, чем аналогию с жизнью русской домохозяйки.
5. В детстве и подростковом возрасте я очень часто рассуждала о социальных и межличностных отношениях так, как логичнее было бы рассуждать о бизнесе и политике. Подобные рассуждения очень похожи на рассуждения некоторых американских владельцев корпораций, которые рассматривают свою семью как еще одну корпорацию, или на рассуждения политиков о своих коллегах. В таких моих рассуждениях практически не остается места для того, чтобы учитывать личностные особенности человека, или проблемы, которые могут быть связаны с тем, что человек принадлежит к маргинализированной группе. И именно на таких рассуждениях была основана моя старая привычка винить себя в травле, которой я подвергалась в школе. Я рассматривала ситуацию в школе не как несправедливость или проявление эйблизма, а как войну, которую я проигрываю, или как конкуренцию, которую я не могу выдержать.
Мне до сих пор приходится бороться с остатками подобного мышления. Иногда я удивляюсь тому, насколько глубоко оно в меня проникло. И оно очень сильно вредит мне в активизме. Иногда оно превращается в мою личную катастрофу, даже если это практически незаметно со стороны.
6. Когда мне надо придумать решение для какой-либо проблемы, я автоматически начинаю решать ее «сверху вниз». Возьмем для примера проблему распространения важной информации. Вначале я думаю о создании медиахолдинга, а уже потом думаю о стандартных активистких и блогерских способах распространения информации.
Я совершенно автоматически начинаю мыслить как человек, располагающий огромной суммой денег и обширными связями, и только после этого начинаю мысленно «сужать» круг своих возможностей. И осознание того, насколько сильно они ограничены, является для меня крайне болезненным.
7. В моей семье было не очень хорошее отношение к бизнесу, к богатству и капитализму. И практически во всех обсуждениях – не важно, говорили мы о событии из сводки новостей или о художественной книге — мои родители выступали на стороне бедных или представителей среднего класса. При этом их выводы, чаще всего, основывались на чувствах, а не на понимании реальной политической и экономической ситуации. Я же, чаще всего, симпатизировала богатым. И из-за этого очень часто чувствовала себя чужой в своей семье.
Сейчас мои взгляды стали более левыми, но они все еще капиталистические. И я точно не испытываю той ненависти к богатым, которую испытывают многие левые и ЛГБТ-активисты.
II.
— Эта идея, придумана представителями среднего класса. Нет, представителями класса, который гораздо выше среднего, — сказал один мой товарищ по ЛГБТ-активизму, критикуя не понравившеюся ему идею на крупном ЛГБТ-форуме.
Я уже не могу сосчитать, насколько часто я слышала подобное. В феминистическом, антирасистком, левом и ЛГБТ-сообществе «богатые люди» являются своеобразным символом невежества и излишней привилегированности. Они «другие», те, которые не понимают, за что мы боремся. Те, кого не может быть среди «нас».
Я слушаю это и думаю о том, как сильно мои товарищи по активизму ошибаются. Иногда, в очередной раз слушая о «классовой борьбе», мне хочется просто встать и уйти.
Дело в том, что выступая против богатых, эти люди не задумываются о том, что богатые могут их слышать. Они не думают обо мне. Они не думают о других людях, похожих на меня. Они не думают о тех, кто действительно вырос в богатой семье и хотел бы помочь им, но кто откажется это делать, услышав их слова в свой адрес.
Спикеру или выступающему на крупном форуме, чаще всего, не известен уровень дохода всех его участников. И, конечно же, выступающий ничего не знает о материальном положении семьи или ближайших друзей участников.
И если мне крайне тяжело слушать то, что говорят левые и ЛГБТ-активисты о богатых… то подумайте о том, какого об этом слышать новичкам, которые могли получить социализацию представителей высшего класса, принадлежать к высшему классу или иметь родственников из высшего класса!
III.
Я не левая, но я нормально отношусь к левым. У меня есть левые друзья и соратники, многие любимые мною паблики в социальных сетях созданы левыми, я перевожу статьи левых, в том числе статьи, касающиеся левого активизма, и статьи, направленные против классизма.
Но я против демонизации и тотального выпихивания богатых из «левых» и «окололевых» движений.
И, конечно, я не отрицаю привилегированность представителей высшего класса.
Я не отрицаю, то богатым надо учитывать свои привилегии в общении с бедными и с представителями среднего класса, у которых нет подобных привилегий. Правда, я не очень понимаю, что делать мне в этой крайне четкой, нейротипически-нормативной системе привилегий. В ней просто не находится места человеку, у которого часто бывает только 300 рублей наличными в неделю (считая деньги на проезд, но не считая расходов на еду, которую я не покупаю), но который при этом имеет «социализацию» Рокфеллера. К какой социальной группе меня можно отнести? Чьи привилегии я должна учитывать? Я слежу за своими мыслями и регулярно стараюсь осознавать то, что не все люди происходят из социальной среды Рокфеллеров и Генри Киссенджера. Но это точно не похоже на классическую проверку привилегированности по списку.
Заключение на сайте ЛГБТ+аутисты
Нейроразнообразие 